Очерки / Выдающиеся жители старой Гатчины / Прочие 

Варвара Александровна Иордан

(1833 – 1916)

Эта замечательная женщина за свою долгую жизнь не «отметилась» какими-то достижениями в науке или искусстве. Но свой след в истории России Варвара Александровна всё же оставила. И след этот – ощутим и зрим: во-первых, в Тверской картинной галерее находится её портрет, написанный в 1855 году замечательным русским художником-портретистом С.К. Зарянко; во-вторых, сохранились написанные по её просьбе и посвящённые ей воспоминания (впервые опубликованы в журнале «Русская старина») её мужа Фёдора Ивановича Иордана (1800 – 1883), одного из лучших гравёров России; в-третьих, Варвара Александровна, несмотря на большую разницу в возрасте, была нежна к мужу, вдохновляла его в творчестве, служила утешением в дни его старости.

Варвара родилась в Тамбове, в семье Александра Пущина, сведений о котором мне найти не удалось. Неизвестно мне и имя его супруги, а это важно, ибо она до брака с Пущиным была женой князя Василия Осиповича Щетинина (1792 – 1829) и от этого брака родилась в 1828 году единоутробная сестра Варвары Пущиной – Александра Васильевна Щетинина, которая позднее стала женой ректора Петербургского университета, поэта и издателя Петра Александровича Плетнёва (1791 – 1865).

Герб рода Пущиных

Фёдор Иванович Иордан

Прежде чем перейти к рассказу о знакомстве Варвары Александровны с Фёдором Ивановичем Иорданом, коротко расскажу об этом замечательном человеке, начавшем практически с нуля и очень многого добившемся упорным трудом и талантом. Вот что он сам написал об этом в своих воспоминаниях:

«По просьбе милой жены моей Варвары Александровны, урождённой девицы Пущиной, которая не раз слышала мои рассказы о моей молодости (и просила) записать их, для чего она купила даже сию тетрадь, – снисходя на её просьбу, на семидесятипятилетнем моѐм возрасте начну припоминать самый мой ранний возраст.

Родился я в городе Павловске, 13 августа 1800 года от бедных родителей. Отец мой, Иван Фёдорович, родом был из Брауншвейга, по мастерству придворный обойный мастер; мать моя, урождённая Мертенс, дочь придворного столяра, вступила в брак, будучи вдовою учителя первого кадетского корпуса Мало, и, имея двух сыновей, она вышла замуж за И.Ф. Иордана, от которого имела семь человек детей, и я в числе их был третий. Матушка вторично овдовела, когда мне был восьмой год…».

А ко времени знакомства с Варварой Фёдор Иордан успел окончить Академию художеств, стал известным в России и за границей гравёром, академиком живописи, профессором. К концу жизни Фёдор Иванович имел высокий чин тайного советника, занимал пост ректора живописи и ваяния, а также заведующего мозаичным отделением Императорской Академии художеств, был кавалером нескольких орденов.

Когда Фёдора Ивановича познакомили с Варварой, ей едва перевалило за двадцать, а ему было уже за пятьдесят. Привлекательной внешностью Иордан тоже похвастаться не мог, а посему начал ухаживания робко и несмело. В своих воспоминаниях он откровенно описал собственные переживания:

«… Несколько времени спустя в чудный июньский день, пообедав у Н.И. Уткина, мы по обыкновению отправились пить кофе в сад, прилежащий его квартире. Чувствуя себя в весёлом настроении духа, я завёл с ним разговор об упоминаемой в его письме награде, которая меня ожидает дома. Смущаясь, он мне отвечает: «Верно, вы сами догадаетесь?». Разумеется, я не задумался ответить, что моею женою будет милая «Таня» Пушкина или никто. Услыхав, что почтеннейшее семейство Плетнёва живет в Лесном, я просил Н.И. Уткина посетить его в следующее воскресенье; старичок улыбнулся и немедленно согласился. Разумеется, я предупредил его, сказав: «Если можно иметь надежду, я рад, если же нет, то незачем тратить время, чтобы не навлечь на себя в мои годы каких-нибудь неприятностей, вроде шуток и насмешек, которые меня страшили, когда я думал о ней ещё во Флоренции; но припоминая её годы и её обстановку, мне кажется, голубчик Н.И., что оно неисполнимо». Старичок улыбался и потирал руки. «Дождитесь воскресенья, тогда вы её увидите и сами поговорите». Из слов Н.И. я увидал, что это факт решенный, дождусь воскресенья и, увидав голубку Варю, буду действовать решительно.

Так и случилось. Настало воскресенье, день был отличный, после обеда мы взяли извозчика и отправились в Лесной. Хотя я ехал этою дорогою первый раз, но я не обращал внимания на выстроенные по сторонам её дачи. Я был весь поглощён мыслию о предстоявшем мне свидании. Наконец, я увидал холмик, на котором стояла небольшая деревянная часовня и порядочно большой дом. Тут мы остановились. Я постарался молодецки соскочить с дрожек, стряхнуть с плеч пыль и повзъерошить волосы на висках. Почтенный г. Плетнёв с редкою приветливостью встретил нас вместе со своею красавицею женою; оба радовались нашему неожиданному приезду.

Немного погодя, моя «Таня» с сестрицею приветствовали нас в один голос: «Вы опять были в Италии. Ах, как вы счастливы!». Я невольно выдал чувства, волновавшие меня при этой встрече, и, заикаясь, отвечал на их вопросы. Милые хозяева предложили покатать нас в коляске, которая скоро была подана. По возвращении с прогулки я пошёл с предметом моей страсти в палисадник, сорвал белую астру и начал выдергивать её листочки, приговаривая:

«Люблю тебя всем сердцем, всею душою» и т. д. Последний белый листок был: «Люблю тебя всею душою». Она приняла это приветствие невинного цветка довольно холодно. Мне она показалась как будто гордою. Я видел по первому визиту, что дело может устроиться, только потребуется много терпения, и боялся, что не выдержу. Более всего меня беспокоило, когда я случайно видел в зеркале своё изображение. За границею, в небольших зеркалах я привык видеть только часть своей фигуры, которая не особенно была подходящая для претендента красивой, молодой и отлично воспитанной девицы Варвары Александровны Пущиной; имя и фамилию её я теперь выучил.

Нас пригласили к столу, на котором красовалась простокваша с толчеными черными сухарями и сахаром. Ручки милой В.А. наделили каждого из нас; затем был подан вкусный чай; наконец, настала пора собираться в путь. Прощаясь, я чуть-чуть пожал ручку милой В.А., но она с ледяной холодностью вынула свою руку из моей и на мою страстную улыбку отвечала принуждённо: «Прощайте!». Простившись со всеми с улыбкою на устах, я чуть не упал на дрожки, такое отчаяние овладело мною. Н.И. Уткин скоро заметил моё грустное настроение; выхваляя до небес это прекрасное семейство, он любопытствовал узнать, как я провёл время с (единоутробною) сестрицею Александры Васильевны. Он хвалил Варвару Александровну, говоря: «Какая образованная девушка, не правда ли?». Я отвечал нерешительно.

После этого визита я посещал Плетнёвых почти каждое воскресенье. В.А. стала любезнее со мною, я же кипел, как кратер Везувия. Дело подвигалось вперёд. Настало 28-е июля 1855 г.; утром приехал П.А. Плетнёв, приглашая меня быть в университете к трём часам и затем ехать к нему обедать; «Вероятно, вы услышите у нас для себя приятное», – сказал он. При этом я тотчас согласился. Утром у нас в Академии был совет; по окончании его, я подошёл к Ф.А. Бруни и говорю ему: «Сегодня, должно быть, кончится моё дело». Он с радостью пожелал мне успеха, сказав, что немедленно передаст эту новость Анжелике. Я просил его не считать это дело решённым и обещал сообщить ему на следующий день всё то, что случится со мною.

… Погода в тот памятный для меня день была отличная. Всевозможные мысли занимали и страшили меня, когда я вспоминал о цели моей поездки. За неделю до этого я попросил моего профессора Н.И. Уткина узнать мнение обо мне Александры Васильевны Плетнёвой, заменявшей Варваре Александровне родную мать, и на какое я могу рассчитывать приданое; это был вопрос первой важности, так как на получаемое мною содержание и на мой заработок я не мог доставить В.А. тот комфорт, к которому она привыкла; а годы мои не давали мне права сделать столь важный шаг необдуманно, подобно какому-нибудь юноше. Профессор привёз ответ самый удовлетворительный: невеста имела порядочное состояние, была примерно трудолюбива, наука и хозяйство – её первые занятия, встаёт Варвара Александровна в 5 час. утра, гостей терпеть не может, в гости ходить не любит и всю свою жизнь посвятит своему избранному. Боже избави, чтобы она решилась прекословить своему мужу. Смирение, кротость и живая молитва к Богу – вот девиз её будущей жизни – и быть агнцем покорности и кротости перед мужем, во всѐм его слушать и беспрекословно во всём ему повиноваться.

Ответ из Лесного душевно меня обрадовал и хотя было некоторое раздумье, но я ехал с надеждою встретить милую мою невесту во всей её красоте, в чём и не ошибся. Варвара Александровна была одета вся в белом; лицо её казалось мне несколько опухшим и глаза красными, и я узнал, что она была у обедни, которую простояла на коленях, не переставая усердно молиться со слезами на глазах, отчего глаза её и были красны.

Сели за стол; разговор шёл об отвлечённых предметах; невеста мало кушала. Вставши из-за стола, я улучил минуту и, оставшись с В.А. наедине, я высказал свои чувства любви к ней, и она едва внятным голосом дала на моё предложение своё согласие. Мы поцеловались и приняли поздравление со стороны глубоко уважаемых её родных. У меня точно гора свалилась с плеч. Пошли весёлые разговоры. Возвратившись домой, я всё передал Н.И. Уткину и тем обрадовал моего почтенного профессора, который в этом деле оказался сватом.

Всем знакомым было объявлено, что В.А. Пущина невеста. Я приезжал очень часто для свиданий с нею и мне всегда было совестно, когда случившиеся тут гости любопытствовали увидать жениха и, познакомившись со мною, выражали своею улыбкою как бы недоумение, невеста же и её родственники относились ко мне отлично. Я каждое воскресенье запасался подарком из фунта конфект. Они давали мне много хлопот, ибо я выбирал конфекты с художественной точки зрения, в виде ягод и других плодов, и старался, сидя на извозчике, беречь их, чтобы от тряски не потеряли они своего вида. По приезде я с осторожностью и с улыбкою влюблённого вручал мой подарок невесте, вполне уверенный получить благодарность от неё. Она же довольно холодно передавала его своей горничной Маше. Хотя меня это и обижало, но любовь забывчива, и каждое воскресенье, отправляясь в Лесной, я заходил на угол 4-й линии и Большого проспекта к старинному кондитеру Милениусу и запасался у него разукрашенною сластью. Наконец, моя невеста, увидав, что я не знаю толку в конфектах, совершенно хладнокровно объяснила мне, что она их не кушает, а отдаёт своей прислуге. Это заявление поразило меня.

Ф.И. Иордан. 1865 годКак скоро знакомые Плетнёвых узнали, что В.А. Пущина сделалась невестою, я стал встречать у них много гостей, которых всё внимание было обращено на меня, и вместо ласкового взгляда посетители, которым меня представляли, все очень серьёзно протягивали мне руку, говоря принуждённо: «Поздравляем вас». Замечая, что я много теряю не столько от годов, как от своих седых волос, хотя их и приписывали многолетнему моему труду, я чувствовал, что этой беде следует помочь. Однажды, когда я сидел у себя в кабинете за работою, приходит ко мне племянник моего профессора Н.И. Уткина – г. Глухов и, разговорившись о моей молодой невесте, о несоответствии моих лет и моей седине, он начал утешать меня, говоря, что этому горю можно помочь; спросив у меня денег, он сказал: «Через полтора часа вы будете 25-ти летним молодцом». Принесли какое-то снадобье, он развёл его водою, вымазал мне волосы и обложил голову капустными листьями, от которых я испытывал неприятное ощущение сырости и холода. 

Через час Глухов всё снял, вымыл мне волосы, и я ужаснулся, увидав себя в зеркале: волоса из белых преобразились в черные как смоль, но притом сухие, безжизненные волосы. Я не знал, что делать, мне было совестно самого себя, видя до какой глупости может довести неподходящая моему возрасту любовь. Но дело было сделано. К обеду я спустился в нижний этаж; мой старичок-профессор и его 90-то летняя сестрица, Пелагея Ивановна, разговаривали со мною, ничего не замечая. «Надобно уведомить мою невесту», подумал я, а то «молодой глаз тотчас заметит». Я описал свой поступок в самых осторожных выражениях, объяснив происшедшую в моей наружности перемену тем, что я и по внешности желал быть вполне достойным её любви. Затем я начал радоваться моему решительному поступку, как вдруг получаю громоносный ответ, порицающий мой необдуманный поступок, который её крайне опечалил и обидел, как будто она может любить меня более с черными, нежели с седыми волосами. В.А. писала, что она горько плакала, прочитав моё письмо, и что с этими волосами она меня не примет. В том же духе получил я письмо и от достопочтенного П.А. Плетнёва.

Делать было нечего, надо было отправиться к парикмахеру и обрить волосы, что я и сделал, получив от него для прикрытия голой головы самый безобразный старый парик, о чём я и уведомил мою невесту. Моею решимостью В.А. осталась очень довольна и на моё желание не являться в её дом ранее, нежели вырастут мои природные волосы, она согласилась, обещая смягчить нашу разлуку своим собственным посещением, что очень обрадовало меня, так как моя привязанность к моей невесте росла с каждым днем.

Она навещала меня в сопровождении своей прислуги Афросиньи почти ежедневно в отделываемой для нас квартире. Волоса мои, наконец, подросли, квартира как ремонтом, так и меблировкою приходила к концу; парик был отдан его владельцу парикмахеру, и мы начали помышлять о назначении свадьбы на 30-е октября 1855 года.

После неудачи, постигшей меня с конфектами, я не потерял, однако, любви к подношению подарков и по переезде моей невесты из Лесного в город зачастую являлся к ней с корзиною винограда, участь которого была счастливее конфект. Но иной раз, по моей забывчивости, Варваре Александровне не приходилось отведать его: войдёшь бывало к ней и от радости свидания начнёшь болтать с нею и с её родными, пройдет полчасика и вдруг чувствуешь, что в кармане лежит что-то мокрое; тут только и вспомнишь о принесённом винограде, который уже успел между тем обратиться в лепешку. Однажды подобная забывчивость была вызвана непростительною дерзостью перевозчика, которая меня чрезвычайно расстроила. Я шёл по набережной Невы и, подойдя к перевозу, бывшему недалеко от университета, остановился и, опершись на перила, смотрел на реку.

Перевозчики предполагали, что я спущусь к пристани и сяду в одну из лодок, чтобы переехать через Неву, поэтому каждый из них наперерыв предлагал свою лодку. Я же, постояв немного, преспокойно отправился далее; вдруг слышу голос одного из них: «Экий старый черт, обманул нас!». Боже мой, в эту минуту я света Божьего не взвидел! Через две недели свадьба, а тут я простоял две минуты в темноте, и мужик обозвал уже меня стариком! Я направился совершенно растерянный к университету; невеста, встретив меня, заметила моѐ смущение и тоненьким голоском спрашивает меня: «Верно с вами что-нибудь случилось?». «Ничего сударыня, я немного оступился у пристани», – отвечал я. – «Боже мой, не получили ли вы ушиба?». «Нет, ничего, только я почувствовал боль!», – был мой ответ. Всё время я старался держать себя на выдержке, и сев на стул с шиком, разом почувствовал в кармане холод и сырость. Всё время я был очень разговорчив, так что милая В.А. осталась мною очень довольна, не предполагая, что 1 ½ фунта винограда были жертвою разыгрываемой мною весёлости. Как ни старался я выбросить из головы роковое слово перевозчика, оно глубоко засело в моей памяти.

Со мною случилось ещё одно происшествие в этом роде: 29-го октября 1855 г., за день до свадьбы, я пошёл в баню; беру парильщика, чтобы он вымыл меня как можно старательнее. Желая сообщить ему цель моего омовения, я объявил ему, что завтра, если Бог велит, моя свадьба. – «Ну, барин, кажется поздненько!», – заметил он. Это было как бы подтверждение слов перевозчика. Вымыв лицо холодною водою, мне вновь стало грустно. Самое приятное время было для меня, когда при переезде с дачи родственников моей невесты нам назначили особую небольшую комнату, где мы могли разговаривать, будучи совершенно одни. Невеста моя была прелестна. Тогда же в первый раз я познакомился с подругою моей жены, Мариею Н. Беккер, которая по уму и прекрасному своему сердцу была нам искренним другом, а впоследствии сделалась даже нашею родственницею.

Настало утро 30-го октября 1855 г. Я просил заранее графиню Анастасию Ивановну Толстую, жену нашего вице-президента графа Ф.П. Толстого, быть моею посаженною матерью, Н.И. Уткина – моим посаженным отцом. Гг. Ухтомский и В.В. Стасов взялись быть моими шаферами. Старый мой друг А.М. Горяинов был всё время мне воистину другом и остался таковым до конца своей жизни мне, Варе и моей дочери Шуре: все хлопоты лежали на нём; он, как вдовец, был знаком с трудностями этого хлопотливого дня. Мой родственник В.Б. Лакиер взял на себя хлопоты насчёт церкви и певчих, незабвенный же Пётр Александрович Плетнёв и добрейшая сестрица моей невесты его жена Александра Васильевна взяла на себя издержки по угощению и обеду на другой день, за что и приносили мы оба искреннюю нашу благодарность.

Домовая церковь св. апостолов Петра и Павла при Петербургском университете. Современный вид. Церковь располагается на 3-ем этаже Дома двенадцати коллегий

Утром в день свадьбы явился ко мне псаломщик университетской церкви, где должно было совершиться наше бракосочетание, с книгою и с установленными правилами для лиц иностранного вероисповедания, вступающих в брак с православными. Я должен был подписать, что не буду противоречить обрядам православной церкви, что дети мои должны быть православными и т. д. Желая для милой моей невесты сделать этот великий день в жизни более торжественным, я просил приглашённых быть в мундирах, и все, по доброте своей, исполнили мою просьбу.

К семи часам вечера всё было готово; добрый мой Н.И. Уткин, по совету А.М. Горяинова купил богатый образ Спасителя в великолепной ризе, которым и благословил меня; затем Н.И. Уткин, А.М. Горяинов и я сели в карету и поехали к графине Ан. Ив. Толстой. Она, как посаженная мать, вновь благословила меня образом и хлебом с солью, и мы отправились в университетскую церковь, где полковые певчие встретили меня шумным концертом. А.М. Горяинов нанял отличную карету, лошади были превосходные и неслись во весь дух. На углу у Кадетского корпуса и набережной так повернули, что чуть не убили седоков, но Бог нас спас, и мы, как говорится, шикарно подъехали к университетской церкви. Здесь мне при- шлось очень долго ждать моей невесты. Вдруг я слышу какое-то смятение: входная дверь в церковь запирается, певчие задают тон, а я думаю: «Ну, слава Богу, приехала». Начинается концерт, оглядываюсь и вижу седовласую m-me Bruloff, всю в брильянтах и разодетую.

Дверь вновь отворяется; на первом плане достопочтенный П.А. Плетнёв ведёт мою невесту под руку и за ними тянется целая процессия лент и звёзд. Моя невеста была в богатом подвенечном платье, но с красными распухшими от слёз глазами. Ведут меня, раба Божия, на середину, и начинается служба. Чудные молитвы на сей случай читались университетским священником едва внятным голосом, зато отец дьякон нашей академической церкви, Влад. П. Постников, своим сильным голосом возвестил собравшимся гостям, что венчается раб Божий Фёдор рабе Божьей Варваре. По окончании службы начались поцелуи и поздравления. Я стал человеком семейным…

Моё занятие в то время состояло в гравировании портрета Н.В. Гоголя, завещанного самим Гоголем. Ко мне явился г. П. Кулиш с оригиналом Моллера – портретом весьма схожим и хорошо написанным. Мне хотелось было выгравировать его строгим манером, но, в силу некоторых личных соображений, я решился выгравировать его рисовальным манером, чему многие удивлялись.

Н.В. Гоголь. Гравюра Ф.И. Иордана

Жена моя уехала в 1856 году в Париж и там прожила до марта 1857 г. Мы с нею свыкались всё более и более, и время показало после 21 года нашего супружества, что она обладала наидобрейшим сердцем и была супругою поистине безупречною, несмотря на многие искушения, которые готовила ей жизнь».

Какой достойной женщиной была Варвара Александровна! Предположим даже, что молодая, красивая женщина может полюбить мужчину старше себя на 33 года, если он сверхзнаменитый человек или красавец! Однако ни тем, ни другим Ф.И. Иордан не был. Но и полюбить, это только частичка дела. Гораздо сложнее сохранить любовь, видя, как старится и становится немощным твой любимый человек. А ты всё ещё сравнительно молода и хороша собой. Так вот, по свидетельству самого Фёдора Ивановича, ему не в чем было упрекнуть свою супругу. Она на всём протяжении их супружества была ему ангелом-хранителем. В 1859 году у них родилась дочь Александра, позднее вышедшая замуж за Мельникова.

***

Совсем недавно, в конце 2013 года, в фонде рукописей Российской государственной библиотеки были обнаружены письма Варвары Александровны Иордан к архиепископу Тверскому и Кашинскому Савве (Тихомирову) (1819-1896). Цитаты из некоторых писем опубликованы в интернете, в статье Д.А. Чудинова «Неизвестная духовная дочь Феофана Затворника: из переписки В.А. Иордан и Саввы (Тихомирова)».

Благодаря этим материалам, мы можем теперь получить представление о жизни Варвары Александровны после кончины мужа. Так, явно прослеживается её желание жить вне Петербурга. И действительно, во второй половине 1880-х годов её письма написаны в разных местах: Ораниенбауме, Кашине, Оптиной пустыни. Но всё это были места временного проживания В.А. Иордан. Лишь к концу 1880-х годов она надолго поселилась в Троице-Сергиевской пустыни, вблизи Стрельны. А в 1893 году она уже проживала в Ораниенбауме. С 1895 года Варвара Александровна вновь жила в Петербурге.

В Гатчине Варвара Александровна поселилась, много лет спустя после кончины мужа. В 1897 году она наняла квартиру в доме Пожидаева (№ 8) на Елизаветинской (Достоевского) улице. Этот одноэтажный деревянный дом с мезонином находился примерно на том участке, где теперь располагается левое (если смотреть с улицы Карла Маркса) крыло главного корпуса бывшей узловой железнодорожной больницы. Облик дома сохранила нам старая фотография гатчинского фотографа Сахновского. Дом Пожидаева – в центре.

А через год Варвара Александровна переехала в квартиру дома № 7 на улице Константиновской (Радищева). Этот дом принадлежал Елисееву.

В нашем городе В.А. Иордан прожила недолго: в 1900 году она уже жила в Петергофе, на Кадетской улице, в доме Деминой. В Петергофе, меняя адреса, Варвара Александровна проживала до своей кончины.

***

В Гатчине с 1912 по 1916 год зафиксировано проживание Константина Егоровича Иордана (1863 – после 1915), его жены Анны Арсентьевны и их сына, о котором известно лишь то, что его имя начиналось на букву «К» и что он в мае 1913 года с отличием окончил Гатчинское Реальное училище.

Чуть больше известно о его родителях. Константин Егорович в 1885 году окончил Анненшуле, а в 1892 году – Институт путей сообщения в Петербурге; 26 июня 1899 года получил чин титулярного советника.

Вначале семья жила в доме № 29, а с 1914 года – в доме № 44 на улице Багговутовской (Карла Маркса).

О происхождении этой семьи, равно как и о возможных её родственных (всё-таки фамилия относительно редкая!) связях с семьёй Фёдора Ивановича Иордана, у меня сведений нет.

ВЛАДИСЛАВ КИСЛОВ

2017 г.