Очерки / Выдающиеся жители старой Гатчины / Литераторы
Алексей Николаевич Будищев
(1864 – 1916)
Замечательный писатель и поэт. Немало лет прожил в Гатчине, был другом А.И. Куприна, вместе с которым принимал участие почти во всех важных мероприятиях тогдашней культурной и общественной жизни нашего города.
Алексей родился 17 января 1864 (по другим сведениям 14 января 1867 года) в имении Богоявленский Чардым Петровского уезда Саратовской губернии, в семье дворянина, отставного офицера Николая Федоровича Будищева и Филиппины Игнатьевны, происходившей из польского дворянского рода Квятковских.
Развалины церкви Богоявления Господня в селе Чардыме. Построена в 1761 году. Здесь крестили Алексея Николаевича Будищева.
Окончив гимназию в Пензе, Алексей поступил на медицинское отделение Московского университета. Но врач из Будищева не получился: почувствовав себя неспособным всерьёз заинтересоваться терапевтическими науками, он покинул Университет, не окончив 4-го курса. Уже в бытность студентом Будищев занялся литературным творчеством. С 19-ти лет он начал сотрудничать с многими русскими журналами и газетами. А с 1897 года произведения Будищева появились в книгах.
Литературное наследие этого талантливого русского писателя (более 30 книг романов, повестей, рассказов и драм, два сборника стихотворений) ныне почти забыто. Но никогда не перестанет исполняться ставший в России поистине народным романс «Калитка», слова которого в конце 1890-х годов написал Будищев, а чарующую мелодию – Всеволод Иванович Буюкли (1873 – 1920). В наши дни текст романса исполняется с незначительными отличиями от первоначального. Романс популярен и за рубежом. Вот как в одном из фильмов исполнила его замечательная киноактриса и певица Дина Дурбин:
А.Н. Будищев в молодости
Впервые Будищев поселился в Гатчине в 1910 году на Люцевской (Чкалова) улице, 58. С 1912 года и до кончины он жил на Люцевской, 64.
Дом № 58 на улице Чкалова (бывшей Люцевской) ,где в 1910 – 1912 годах жил А.Н. Будищев. Фото Владислава Кислова. 2008 год
Будищев не раз радовал гатчинцев публикациями в местных газетах и «живым» исполнением собственных произведений. Так, 13 ноября 1913 года на литературно-музыкальном вечере, организованном Гатчинским обществом «Просвещение» в пользу Воскресной школы, Алексей Николаевич произвёл настолько сильное впечатление своим стихотворением «Искупление», что вынужден был трижды (!) исполнить его на «бис». На этом же вечере выступило немало известных петербургских и гатчинских актёров и певцов; писатель А.И. Куприн одарил тогда публику чтением своего рассказа «Как я был актёром». Вечер дал 600 рублей дохода, в т. ч. чистого – около 300.
А.Н. Будищев скончался от сердечного приступа 22 ноября 1916 года. С юных лет он страдал пороком сердца.
«Смерть его была легкой: он хорошо себя чувствовал в течение дня и вечера, шутил. Разговаривал… Потом сразу подошло что-то грозное, неотвратимое и в коротком вздохе жизнь закончилась».
Так писал Ф.Д. Батюшков в некрологе в газете «Речь». Похоронили Будищева в Петербурге на Литераторских мостках Волкова кладбища. Особенно переживал кончину Будищева его гатчинский друг – Александр Иванович Куприн, который написал в письме своему издателю В.С. Клестову:
«Совершенно неоцененный писатель. У него есть мягкий юмор, много прелестной задушевной грусти и чудесное понимание природы… Познакомьтесь с ним. Как человек — он прямо восторг». Писатели часто общались, провели вместе немало задушевных вечеров.
А.Н. Будищев (слева) и А.И. Куприн на руках богатыря Ивана Заикина
Возможно, произведения Алексея Николаевича ещё найдут своего читателя. Как писал в некрологе журналист В.М. Дорошевич:
«Прощай, мой литературный крестник. Прощай, одна из радостей моей жизни. Прощай, моя гордость. И для тебя наступит час воскресения из мертвых. На страницах истории русской литературы. Будущий, какой-то неведомый критик-историк, перечитывая молодую русскую литературу нашего века, остановится на твоих произведениях. И отметит тебя, так как ты был отмечен печатью таланта. Он перечитает твои стихи, твои повести, рассказы, твои статьи. И будет тронут благородством твоих мыслей, твоих чувств, простотой и благородством формы. Захочет познакомиться с автором простых и благородных строк, в воспоминаниях тех, кто имел радость знать и кто любил тебя, перед ним выступит твоё простое и благородное лицо, честный русский писатель. И кто знает, быть может, и ему представится тот же образ, как и мне в моём надгробном рыдании: «Жил на свете рыцарь бедный, рыцарь бедный и простой».
Вот таким Будищев остался в памяти всех, кто знал его в Гатчине. А знали и любили его многие. Среди них был и Куприн, откликнувшийся на смерть друга такими словами:
«На днях я писал в «Русском слове» о смерти замечательного американского писателя Джека Лондона, которого знал лично только по неточным фотографиям, и вот мог ли я подумать, что на столбцах той же газеты мне придётся писать об Алексее Николаевиче Будищеве, с которым мы прожили несколько лет вместе в Гатчине, в тишине и простоте провинциального уединения, писать как об ушедшем навсегда из жизни?
Навсегда живой, врезанной неизгладимыми чертами, останется во мне светлая и простая личность Будищева, сохранённая в памяти по тому времени в начале войны, когда моя семья в нашем небольшом гатчинском доме устроила лазарет для раненых солдат. Каждый день посещая наших гостей, Алексей Николаевич всегда приносил с собой какие-нибудь гостинцы: булки, табак, яблоки, читал им газеты, и несколько часов пролетали в неторопливой содержательной беседе на всегда волнующую и никогда не иссякаемую тему о том, «как и что в деревне». Я не завистник, но иногда меня брала досада на самого себя за то, что я никогда бы не сумел так просто, естественно и ласково, без всякой натяжки, без лишней фамильярности подойти к душе русского солдата и заставить её звучать правдивыми глубокими звуками, как это умел сделать Алексей Николаевич. Многих из наших незаметных героев он проводил благословением на новые подвиги, может быть, на новые раны и даже на смерть. Помню, как у него дрожал голос и блестели глаза, когда впервые объявил он весело солдатам о выступлении Италии. Все вы, бодрые и милые солдаты: красавец Балан, и рыболов Тупеев, и длинный Мезенцев, и ловкий Досенко, и добродушный татарин Собуханкулов, и весёлый Николенко, и мастер вырезать из дерева игрушки Пегенько, и Шилько (ныне пленный), и Аксенов, и Прегуадзе, и многие, многие другие, я уверен, что, если до вас дойдут случайно эти строки, вы помянете вашего друга искренним вздохом, добрым словом, крестом.
А.Н. Будищев
Поистине весь Алексей Николаевич светился какой-то внутренней глубокой христианской чистотой. Именно более чистого душевно человека я никогда не встречал в моей жизни. Всякое насилие, несправедливость, ложь, хотя бы они касались чужих ему людей, заставляли его терпко и болезненно страдать. Фиглярство и обман, наглая крикливость и хулиганство в литературе были ему прямо физически противны. Показной или обязательной набожности в Будищеве не замечалось, но в душе он был хорошо, тепло, широко верующим человеком, светлым, беззлобным и легко прощающим человеческие слабости и ошибки. Насколько я помню, только против германцев, особенно против их способов вести войну, вырывались у него жестокие, гневные слова. А надо сказать, что известиями и слухами о войне он волновался и горел непрестанно с самого ее начала. И без всяких преувеличений можно сказать, что это страстное отношение к войне значительно ускорило его кончину. Умереть, не достигнув пятидесяти лет, – ведь это очень рано даже и для русского писателя, особенно для такого воздержанного, целомудренного, умеренного и постоянного в привычках хорошей жизни, как Будищев».
Действительно, Будищев очень переживал войну. Тот же В.М. Дорошевич писал:
«Он жил в стороне от рынка и толпы. Жил небогато в Гатчине с любимой и любящей женой, с любимым и любящим сыном. Радуясь на сына…Война отняла у него добрый десяток лет жизни. На войне у него брат. На войну у него призвали сына. Но не это! Война волновала его страшно. Прошлой весной он писал мне: «Вы знаете, я не жесток, я не зол. Но когда я думаю об ужасах этой войны, я готов был бы даже быть палачом Вильгельма». Так глубоко волновалось его больное, благородное сердце. Война косит, косит жертвы. На фронте и в тылу. Есть сердца, которые в наше время обрастают жиром. Но не выдерживают благородные сердца. Лучшие сердца стали «плохими сердцами» в эту войну…».
Мягкий и деликатный с друзьями, Будищев умел при случае непреклонно отстаивать свои убеждения. А. И. Куприн вспоминал: «Я помню характерный случай, которого я был живым свидетелем, лет четырнадцать назад, в самом начале моего знакомства с Будищевым. Он послал тогда в редакцию почтенного ежемесячника с ярко либеральной окраской один из своих романов. Редактор (ныне покойный) – писатель, очень хорошо знавший и любивший литературу, при этом человек настоящей честности, передовых гражданских убеждений, твѐрдый и стойкий, но несколько педантичный по духу и суровый по внешности, был заинтересован романом и попросил завтра зайти в редакцию для личных переговоров. При этом-то объяснении я и присутствовал. Редактор очень похвалил содержание романа, сделал много метких замечаний о внешнем художественном мастерстве, но одно место произведения ему показалось не особенно удобным. То место, где Будищев со свойственной ему простотой, сердечностью и ясностью описал крестный ход с чудотворной иконой, религиозный экстаз толпы и чудеса, творимые наивной, бесхитростной верой. Я отлично помню, как Алексей Николаевич поднялся со стула, нервно застегнул сюртук на все пуговицы и протянул руку за толстой тетрадкой, за этим всегда дорогим писательской душе детищем, рождѐнным в таких восторгах и мучениях. «Нет, – сказал он твѐрдо. – Нет, уж я лучше не буду у вас печататься, как мне это ни лестно. Всё, что я написал, я видел и знал. Это так и было, как говорю, и здесь мне каждая строчка дорога. Извиняюсь, что доставил вам беспокойство». Так-то он и прожил всю свою жизнь – человек лучезарной доброты и в то же время полный истинной прекрасной писательской гордости. Много ему приходилось работать, и не все страницы удовлетворяли его литераторскую взыскательность, и часто нужда стучалась в его двери. Но он, такой слабый на вид, такой мягкий, почти женственный, в личных отношениях ни перед кем никогда не склонил голову, ни у кого не попросил о помощи, никогда не ломал слова, ни разу не поступился тем, что считал честным и справедливым.
Так он и прошёл свою нелегкую литературную писательскую дорогу, светлый, чистый, радушный, влюблённый в красоту жизни, верящий в красоту человеческой души, с тихой грустью в глазах, с беззлобно мягким юмором в мягкой ясной улыбке. Таким он был, когда начинал свой литературный искус в давнее время, ещё московским студентом,… весело голодая, невинно покучивая раз в месяц, беззаботно беря уроки у науки и жизни, смело, бодро и доверчиво глядя всем в глаза. Таким он был и в последние годы, с юным любящим сердцем, но отяжеленным болезнью, светлый и благостный, но уже усталый кроткой, но мудрой усталостью. Судьба послала ему мгновенную смерть. А бог милостиво окружил его в последние предсмертные дни ласковым вниманием и теплой заботой окружающих».
***
Жену Алексея Николаевича звали Любовь Федоровна. Она имела подготовку сестры милосердия и ещё при жизни мужа, 4 августа 1915 года пошла на службу в Гатчинский Городовой госпиталь и лазарет для раненых воинов при нём.
Их сын, Юрий Алексеевич Будищев (1892 – 1976), жил и скончался в Ленинграде, где и похоронен на Волковом кладбище вместе с женой Елизаветой Михайловной (1897 – 1939).
ВЛАДИСЛАВ КИСЛОВ
2017 г.
24.01.18